ЭКОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ
Московичи) (123, 55-56), невидимую, но вездесущую массу. Это оказывается возможным, в первую очередь, благодаря средствам массовой коммуникации, вытесняющим традиционные непосредственные контакты, встречи, собрания, заменяя личное общение телевизором или компьютером. В итоге человек все чаще представляет себе действительность не в соответствии с личным восприятием, а через отражение ее в СМИ, через образ этой действительности, сформированный ими. Причем телемодификации подвергается не только действительность, но и восприятие человека. Возникающие и меняющиеся изображения, ракурсы и т.п. не просто удерживают внимание зрителя, а навязывают ему определенную скорость переключения ракурсов, ритм и характер восприятия. Подпадая под власть техномодификатора, пребывая в подобном управляемом состоянии, впитывая внушенное с экрана содержание, массовый человек приобретает «опыт коллективного небытия» (142, 105). Таким образом, средства массовой коммуникации не только влияют на массы, но и производят их, создавая и единое информационное поле, пространство массовой культуры – феномена и социально-политического, и культурно-художественного. СМИ не просто активно вторгаются в подсознательные структуры человека, используя опору в глубинах подсознательного. Комбинируя сознательные и подсознательные воздействия, они создают и активно распространяют социальные мифы – культурную форму описания и объяснения действительности, получившую новое бытие в ХХ в. Совокупность мифов, трансформирующая систему представлений и мотиваций личности, выступает как тотальное средство модификации представлений о жизни у управляемых мифами людей. Таким образом создается способ управления жизнью через сознание, которое наполняется смысловыми матрицами, оживающими в нужных идеях и образах. Система манипулирования сознанием при помощи масскульта становится формой информационной войны, которая ведется за власть над умами и душами современного массового человека. Не случайно, оценивая современное мировое информационное пространство, исследователи сравнивают его с «глобальной западней», которая уготовлена для постиндустриальной цивилизации, «с лавиной, сметающей все на своем пути» (Г.-П. Мартин и Х. Шуманн). Манипуляции массовым сознанием заставляют миллионы людей на планете - посредством такого уникального инструмента, как удовольствие и желание, - разделять новые ценности и смыслы, принимать стандартизированные формы и образы как неотъемлемую часть своего индивидуального стиля.
Современный массовый человек и массовая культура обусловлены друг другом. Воспринимая свое отражение в зеркале массового искусства, массовый человек перестает ощущать собственную малость и незначительность, поскольку убеждается, что он такой, «как все». «Современный масскульт легитимирует мир маленького человека и его маленькие повседневные ценности, и, привычно потребляя массовую культуру, человек уже не замечает тривиальный и нетворческий характер и собственной жизни, и самой массовой культуры» (123, 58). Ложность соотнесений с реальной жизнью порождает ложное сознание, человек как бы лишается духовного измерения в своем восприятии жизни и не имеет аутентичных ориентиров. Доминантой его жизни становится потребительство, предопределяющее его отчужденность от творчества, порождающее чувство неполноты жизни, смутную неудовлетворенность ею, потребность в сомнительных компенсациях жизни в виде острых, жестоких зрелищ, нетривиальных переживаний. Таким образом, духовное потребительство, заменившее творческий дух, выливается не столько в культурную апатию (мотивирующую у техномодификаторов такой слоган, как «пипл схавает»), сколько в апатию агрессивную: человек все время чего-то хочет от мира, но ничего не дает ему сам; он ограничивается расходованием сконцентрированного в культуре труда множества предшествующих поколений. Массовый человек поглощает и потребляет все, что может предоставить ему общество, считая, по мнению Э. Фромма, что «мир – это один большой объект для удовлетворения нашего аппетита» (170, 155). Такая удобная инфантильность не позволяет сформировать серьезное адекватное отношение ко многим жизненно важным вопросам, даже собственную жизнь потребитель часто не столько проживает, сколько имитирует стереотипы, предлагаемые масскультом. В этом царстве стандарта, усредненного, писал К. Леонтьев, тонет «все глубокое, выдающееся, все поглощается мещанством и сводится к скудному и ограниченному удобству восприятия», а «техника в сочетании с пошлостью» становится, по мнению прозорливого И.В. Гете, «наиглавнейшим врагом искусства».
Современный масскульт не стимулирует мотивации к внутреннему развитию. Пошлость и усредненность мировосприятия «одномерного человека» (Г. Маркузе) приводят к искаженным формам самоутверждения, в частности, к желанию снизить то идеальное, высокое, что массовый человек еще может наблюдать в жизни или сам видеть в подлинном искусстве, но что сам не способен чувствовать. Деромантизация и дегероизация взгляда на жизнь становятся факторами дегуманизации человеческих мыслей и чувств, снижения самого образа человека; что, в сущности, противоречит самим целям искусства и значению образа его героя, который является свидетельством возможности человеческой природы и человеческого духа подняться над соображениями сиюминутной выгоды и обыденной суеты, представить истинную сущность человека, богатство его личности.
В современном обществе, в котором во многом разрушены традиционные культурные ориентиры и ценности, сообщающие истинный масштаб жизни и личности, массовый человек не только не ощущает какой-либо своей культурной или нравственной недостаточности (типичный пример такого «человека толпы» - Полиграф Полиграфович Шариков, герой повести М.А. Булгакова «Собачье сердце»), но, напротив, он наиболее удачно вписан в культурный фон общества, приспособлен к нему. В связи с этим одну из опасностей массовой культуры представляет возможное создание нового агрессивного мещанства, обреченного на безграничную деградацию.
Ведущую роль среди форм массмедиа играют кино, телевидение и видео как медиа популярной культуры конца ХХ в., как самые распространенные формы свободного времени, «архетипические постмодернистские формы» (Ж. Бордиер). На наш взгляд, именно эти формы – несмотря на антиномичность статуса в пространстве культуры - способны сегодня содействовать ее экологизации. Так, например, телевидение, впервые допустившее возможность появления единого сообщества (о чем грезили греки) или «глобальной деревни» (М. Маклюэн), стало важнейшим фактором формирования нового социокультурного пространства, характерного для постиндустриального (информационного) общества. Причем, как и любое другое явление постмодернистской культуры, телевидение обладает весьма противоречивыми чертами: с одной стороны, является орудием угнетения и интеллектуальной депривации, трансформирует реальных индивидов в пассивные, хотя и совершенно функционирующие медиамашины, путем имплантирования симулированной, электронно управляемой и технократически контролируемой идентичности; способствует деградации социальных групп, в итоге, существующих не в какой-то социальной форме, а в форме статических, числовых показателей на табло рейтингов; с другой стороны, телевидение – уникальный концепт сближения сфер массовой и элитарной культуры, один из способов «прогрессивного» переписывания классических реалистических видеотекстов, представляющих матрицу культуры, постепенно уступающей доминантную власть имиджу. Однако эта вторая сторона телевидения проявится в том случае, если телевидение освободится от тлетворного влияния коммерческой рекламы (что произойдет только в том случае, если телевидение будет поставлено под общественный контроль), стандарта, благодаря которым наш отечественный экранный облик стал очень похож на все остальные телеканалы мира (исключение составляет, к счастью, канал «Культура» или франко-германская «Арте»). По нашему мнению, особую роль в моделировании культурного пространства, как и самого телевидения, призвано сыграть «интерактивное» телевидение – основанное на взаимодействии зрителя с телеэкраном, на активном вторжении зрителя в то, что он видит на мониторе, способное стать основой как образования вообще, так и медиаобразования, в частности.
Увеличивающаяся плотность связей в мире (экономических, информационных, политических, экологических и т.д.) формирует глобальное социокультурное пространство, при этом культурный суверенитет и культурная самобытность оказываются наиболее внутренне устойчивыми зонами, сдерживающими процесс культурной гомогенизации мира за счет мощного пласта традиций.
Современный массовый человек и массовая культура обусловлены друг другом. Воспринимая свое отражение в зеркале массового искусства, массовый человек перестает ощущать собственную малость и незначительность, поскольку убеждается, что он такой, «как все». «Современный масскульт легитимирует мир маленького человека и его маленькие повседневные ценности, и, привычно потребляя массовую культуру, человек уже не замечает тривиальный и нетворческий характер и собственной жизни, и самой массовой культуры» (123, 58). Ложность соотнесений с реальной жизнью порождает ложное сознание, человек как бы лишается духовного измерения в своем восприятии жизни и не имеет аутентичных ориентиров. Доминантой его жизни становится потребительство, предопределяющее его отчужденность от творчества, порождающее чувство неполноты жизни, смутную неудовлетворенность ею, потребность в сомнительных компенсациях жизни в виде острых, жестоких зрелищ, нетривиальных переживаний. Таким образом, духовное потребительство, заменившее творческий дух, выливается не столько в культурную апатию (мотивирующую у техномодификаторов такой слоган, как «пипл схавает»), сколько в апатию агрессивную: человек все время чего-то хочет от мира, но ничего не дает ему сам; он ограничивается расходованием сконцентрированного в культуре труда множества предшествующих поколений. Массовый человек поглощает и потребляет все, что может предоставить ему общество, считая, по мнению Э. Фромма, что «мир – это один большой объект для удовлетворения нашего аппетита» (170, 155). Такая удобная инфантильность не позволяет сформировать серьезное адекватное отношение ко многим жизненно важным вопросам, даже собственную жизнь потребитель часто не столько проживает, сколько имитирует стереотипы, предлагаемые масскультом. В этом царстве стандарта, усредненного, писал К. Леонтьев, тонет «все глубокое, выдающееся, все поглощается мещанством и сводится к скудному и ограниченному удобству восприятия», а «техника в сочетании с пошлостью» становится, по мнению прозорливого И.В. Гете, «наиглавнейшим врагом искусства».
Современный масскульт не стимулирует мотивации к внутреннему развитию. Пошлость и усредненность мировосприятия «одномерного человека» (Г. Маркузе) приводят к искаженным формам самоутверждения, в частности, к желанию снизить то идеальное, высокое, что массовый человек еще может наблюдать в жизни или сам видеть в подлинном искусстве, но что сам не способен чувствовать. Деромантизация и дегероизация взгляда на жизнь становятся факторами дегуманизации человеческих мыслей и чувств, снижения самого образа человека; что, в сущности, противоречит самим целям искусства и значению образа его героя, который является свидетельством возможности человеческой природы и человеческого духа подняться над соображениями сиюминутной выгоды и обыденной суеты, представить истинную сущность человека, богатство его личности.
В современном обществе, в котором во многом разрушены традиционные культурные ориентиры и ценности, сообщающие истинный масштаб жизни и личности, массовый человек не только не ощущает какой-либо своей культурной или нравственной недостаточности (типичный пример такого «человека толпы» - Полиграф Полиграфович Шариков, герой повести М.А. Булгакова «Собачье сердце»), но, напротив, он наиболее удачно вписан в культурный фон общества, приспособлен к нему. В связи с этим одну из опасностей массовой культуры представляет возможное создание нового агрессивного мещанства, обреченного на безграничную деградацию.
Ведущую роль среди форм массмедиа играют кино, телевидение и видео как медиа популярной культуры конца ХХ в., как самые распространенные формы свободного времени, «архетипические постмодернистские формы» (Ж. Бордиер). На наш взгляд, именно эти формы – несмотря на антиномичность статуса в пространстве культуры - способны сегодня содействовать ее экологизации. Так, например, телевидение, впервые допустившее возможность появления единого сообщества (о чем грезили греки) или «глобальной деревни» (М. Маклюэн), стало важнейшим фактором формирования нового социокультурного пространства, характерного для постиндустриального (информационного) общества. Причем, как и любое другое явление постмодернистской культуры, телевидение обладает весьма противоречивыми чертами: с одной стороны, является орудием угнетения и интеллектуальной депривации, трансформирует реальных индивидов в пассивные, хотя и совершенно функционирующие медиамашины, путем имплантирования симулированной, электронно управляемой и технократически контролируемой идентичности; способствует деградации социальных групп, в итоге, существующих не в какой-то социальной форме, а в форме статических, числовых показателей на табло рейтингов; с другой стороны, телевидение – уникальный концепт сближения сфер массовой и элитарной культуры, один из способов «прогрессивного» переписывания классических реалистических видеотекстов, представляющих матрицу культуры, постепенно уступающей доминантную власть имиджу. Однако эта вторая сторона телевидения проявится в том случае, если телевидение освободится от тлетворного влияния коммерческой рекламы (что произойдет только в том случае, если телевидение будет поставлено под общественный контроль), стандарта, благодаря которым наш отечественный экранный облик стал очень похож на все остальные телеканалы мира (исключение составляет, к счастью, канал «Культура» или франко-германская «Арте»). По нашему мнению, особую роль в моделировании культурного пространства, как и самого телевидения, призвано сыграть «интерактивное» телевидение – основанное на взаимодействии зрителя с телеэкраном, на активном вторжении зрителя в то, что он видит на мониторе, способное стать основой как образования вообще, так и медиаобразования, в частности.
Увеличивающаяся плотность связей в мире (экономических, информационных, политических, экологических и т.д.) формирует глобальное социокультурное пространство, при этом культурный суверенитет и культурная самобытность оказываются наиболее внутренне устойчивыми зонами, сдерживающими процесс культурной гомогенизации мира за счет мощного пласта традиций.
